Перрон качнулся, поплыл вагон. Провожающие, заглядывая в окна, шли рядом с поездом, затем отстали, остановились. И махая уходящему составу, плакали.
Разлили ещё по одной:
— Ну, за тех, кто остался!
Четвёртый пассажир сказал:
— Простите, мужики, но за это пить не буду.
— Вот тебе раз! А что так?
— Причина есть. Давайте лучше за тех, кто нас ждёт!
— Отличный тост!
Выпили.
И начались: разговоры, разговоры, разговоры. Об армии, о работе, о рыбалке, о машинах. И о женщинах. Куда же без них.
Четвёртого пассажира звали Витька Селиванов. Он был самый молодой в купе. После трёх рюмок его разморило, он стал клевать носом, мужики помогли парню забраться на верхнюю полку, где Витька проспал почти половину пути.
Проснувшись, он обнаружил, что со вчерашнего дня в купе ничего не изменилось. Мужики всё также сидели вокруг столика, заваленного домашним провиантом, вели всё те же разговоры, только количество пустых, позвякивающих в такт движения поезда, бутылок увеличилось в несколько раз.
— А вот ещё был случай, — говорил кто-нибудь из троицы, подливая собеседникам в одноразовые рюмки смазывающую любой разговор жидкость. И далее следовал рассказ о том, как чей-нибудь сосед поймал руками в ближайшем озере щуку, из которой потом достали два ведра икры. Собеседники поддакивали, ковыряя вилками кружочки колбасы.
Витька спрыгнул с верхней полки, отказался от предложенной рюмки, сходил к титану за кипятком и сел на краешек чужого матраса со стаканом в руках. На него смотрели три пары любопытных глаз:
— Ну, рассказывай.
— Что рассказывать?
— Что у тебя случилось? Ты вчера не стал пить за тех кто остался... Это из-за бабы, да?
Витька опешил. Он не был готов делиться своим сокровенным с посторонними людьми.
— Не хочешь рассказывать? — спросил один.
— Это его дело, — ответил за Витьку второй.
А третий внезапно добавил:
— Пусть не рассказывает. А я, наоборот, молчать не могу. Мне выть хочется из-за ситуации, в которой я оказался. Спросите, о чём я? Отвечу: еду сейчас в соседний город отказываться от любимой женщины.
— Ого! — раздалось в купе. Рассказчик продолжил:
— У нас-то в городе с работой не очень, вот я и подрядился калымить за триста километров от дома. Три месяца там работаю — две недели дома отдыхаю. Жена поначалу была недовольна, но потом привыкла. Деньги я ей нормальные оставлял, глаза сильно не мозолю, чем не жизнь? Уж сколько лет так живём!
И мне три месяца в чужом городе без бабы тяжело, вы как мужики меня поймёте. Сначала к одной ходил, но ей сильно замуж хотелось, пришлось расстаться, потом другую нашёл. Долго мы с ней встречались — почти год. А недавно к нам в артель новая повариха устроилась — Светка. И не скажу, что писаная красавица, но есть в ней какая-то бабская сила, от которой у меня крышу сорвало. Или это животный магнетизм? Я смотрю на неё и понимаю — вот она моя вторая половинка, женщина, посланная мне на Землю Господом Богом. Мне так хорошо и спокойно рядом с ней, что не описать никакими словами. Будь я художником, рисовал бы только её портреты, будь поэтом, все строчки только ей одной посвящал. Наверное это и есть любовь, вы не смейтесь, мужики, потому что мне не смеяться хочется, а рыдать.
Мы со Светкой всё обсудили: я с женой развожусь, дочку её усыновляю, переезжаю жить в её город. Оставалось только дома решить свои дела. Приезжаю домой, а жена с порога заявляет: «Нам надо серьёзно поговорить». У меня в голове мелькает: нашла себе другого, слава Богу, легче будет расставаться. А она протягивает мне какие-то бумажки: «Я прошла обследование, у меня нашли болезнь». И называет такой диагноз, от которого у меня едва ноги не подкосились. Прям как обухом по голове. Стою, смотрю на жену, а в глазах всё плывёт: это же конец. Понимаете, конец всему: нашей прежней жизни, моему новому счастью. Я же не брошу жену в таком состоянии. Как я буду жить после этого? И как мне теперь Светке это всё объяснить?
Рассказчик поставил на стол пустую рюмку, которую тут же наполнил один из слушателей.
— И мне плесните, — протянул стакан Витька.
Выпили. В купе повисла тишина.
— После твоей истории мне и сказать-то нечего, — нарушил молчание Витька.
— Вот и не говори ничего, — огрызнулся хозяин матраса, — а лучше ползи к себе наверх.
— Ладно, не цепляйся к парню, — сказал рассказчик, — он же не виноват, что у меня такая судьба.
До своего тела Серафима Аркадьевна мужа допускала редко. Можно сказать, крайне редко. До свадьбы — молодыми — гуляли только под ручку, обнять себя за талию при людях Серафима Аркадьевна не разрешала. Иногда, правда, Юрий Семёнович — а тогда просто Юрка — срывал в темноте…
