Рассказ Федюни

Начало здесь. Продолжение здесь и здесь.

От груза не отойди, браткам отстегни, а как не отстегнешь? И мент вопросительно поглядывает — тоже денег хочет, у него семья, дети, много соблазнов, а зарплата маленькая, как у меня в отряде, пока я не бросил дежурку и не полетел за первой партией енотовых шкурок в Москву. А как зайдут в номер ребята насчет денег, так и звать некого — где милиционер? Нету, у него тоже жена, и дети, и сын от первого брака, спасибо, ребята иногда помогают за то, что отворачивается, держи, говорят, полтинник на подарок сыну, купи что-нибудь в «Детском мире», мы за тебя подежурим минут двадцать. Стройные такие ребята попросили, плечистые.

А как не пойдешь?

Зашла эта надежда российского спорта в мой номер, и так тесно стало в комнате, холодок пробирается к сердцу, чего вам парни, спросил я нежно так, почти ласково, а спокойствия уже нет и в помине. А они скажут, что не прав ты, братан, то есть я, ой как не прав — торговать в наш город приехал, покупать тем более, а пошлину не уплатил, нехорошо. Какую пошлину? Вы из таможни? Ладно, скажут тебе, не придуривайся, сам знаешь какую. Сверкнет ножик и перережет провод телефона, и исчезнут они также, как и вошли, — спокойно, деловито, только прихватив коробку, средних размеров такую коробку, без которой что ездил, что не ездил — все равно никаким наваром не покроешь. И заревешь грудным плачем, ведь тридцать тысяч лежало в той коробке, одно только утешает, что перерезали только провод, а могли бы и тебя зацепить.

Вот почему оставил я торговое дело, собрал деньги и купил компьютер да бумажки такой хорошей, что только доллары на ней печатать. С первыми бумажками намаялся, ох, как намучился, пока станочек свой не придумал да не отладил. То это не так, то президента плохо видно, то звездочки сливаются, но упрямый я, упрямый — пошло дело потихоньку-помаленьку, оттиски стали лучше получаться, пресс достал пиджачок у президентов продавливать, он у них шероховатый, звездочки под лупой правил, и — получилось! Ей-ей удалось, выдался и на моей улице праздник. Родились сестрички-бумажки, три близняшки стодолларового достоинства, позднее я их с настоящими перетасовал, и потерялись они у меня в руках — где мои, а где настоящие? Ох, как испугался я, ох, как обрадовался!

Получилось! Ура! Слава мне, изобретателю! Завидуйте мне, подданные мелкой фарцовки, потому что сто долларов для меня — пятнадцать минут работы, и когда пройду я по местному «Бродвею», заворачивая на авеню, снимайте шапки.

Вернусь я к вам, ребята, в ваш город, в гостиницу «Спорт», вернусь, помню, как вы меж собой говорили, что в субботу у вас там собрание в три часа, вот там я вас и накажу, не знаю еще как, но накажу при помощи моих бумажек зелененьких, и, может, в душе еще спасибо скажу вам, что подтолкнули меня к созданию моего станочка, но только в душе, потому что наяву вы будете плакать у меня кровавыми слезами. Будьте покойны.

И решил испытать я свое творение и передал в автобусе водителю на билеты новенькую бумажку, она пошла по рукам, а все оглядываются и смотрят, кто это передал сто долларов на билеты, а я стою с равнодушным видом, мол, подумаешь, у меня еще есть. Автобус тут подъехал к остановке, и купюра моя была уже у передних дверей, еще два-три человека, и попала бы она к водителю — он все гнусаво говорит, не забудьте рассчитаться за проезд, на линии действует контроль, только ерунда все это, пять лет езжу и ни одного контролера не видел. Автобус уже остановился, и парень, что держал мою сотню у кабины водителя, вдруг выпрыгнул из дверей и кинулся бежать. Он бежал через дорогу, в ларёк «Сладкая жизнь», он действительно хотел сладкой жизни, потому что протянул в окошко мою бумажку и говорит: «Две плитки сливочного шоколада», — и очень сильно волнуется, так волнуется, что руки вспотели, и краска на купюре смазалась. Он видит это, и продавщица видит и уже крик подняла, а он все равно протягивает и просит: «Две сливочного, быстрее, если можно», — но соображает, что ворованная бумажка фальшивая, и уже хочет бежать, только на крик продавщицы уже выбежали грузчики и бьют парня, ах ты гад, говорят и пинают, нае… ть нас решил, и на землю повалили. А он закрывается руками и кричит, не моя, мол, деньга, не моя, и уже кровь на лице. А я стоял за окном и все видел, потому что тоже за парнем выскочил из автобуса. Видел, как милиция подъехала, как оттаскивала грузчиков, а они довольны, потому что хоть какое-то развлечение, не все ящики таскать, видел, как затолкали парня в «бобик» и увезли мимо меня, а мне вдруг жалко его стало, потому что я ведь тоже мог оказаться на его месте. Но я вывод для себя сделал, что надо купить другую заправку для моего станочка и деньги разменивать только у уличных торговцев, и я хотел было уже выбросить все бумажки, что лежали у меня в кармане, но передумал, поймал такси и уехал в другой район подальше от этого ларька.

Вторую бумажку свою обменял я мило так на субботнем вещевом рынке. Прицепил табличку в куртке, обменяю, мол, валюту и иду между рядов, к барахольным ценам приглядываюсь, возмущаюсь, сапоги зимние три с половиной тысячи, ничего себя, как жить-то будем. И тут за рукав меня тянут две женщины, спрашивают, а не продаю ли я, случайно, доллары. Продаю, говорю, совершенно случайно и курс называю. Ой, говорят, нам как раз хватает, чтобы лекарство в валютной аптеке выкупить, и уже деньги отсчитывают. Какое, спрашиваю, лекарство, и купюру свою из кармана вынимаю. Сынок болеет, жалуется женщина, что постарше, импортное лекарство только помогает, вот, все деньги собрали, и мне протягивает. А мне жутко стало от того, что я обмануть хочу этих женщин, ведь в аптеке не примут мои доллары, не примут, там ведь все купюры проверяют, нет, говорю я женщинам, передумал, и прячу бумажку в карман, а они испугались — что, мало? Нет больше, сам ведь цену назвал, дали бы больше да нет, и смотрят так жалостно. Нет, говорю, не могу, а кругом уже народ останавливается, прислушивается, что такое тут происходит, и я сказать им не могу, что мои деньги фальшивые, нет и все тут, стою на своем, а кругом уже напирают, что случилось, галдят, и нет у меня возможности убежать, крепко нас так обступили. Ладно, думаю, обменяю, а потом догоню и расскажу про бумажку. Продал я и иду вслед за ними, правда, к вещам приглядываюсь, но из вида не теряю, синий и красный их плащи держу перед глазами. Вот и конец рынка, стойте, кричу я им, подождите. Оборачиваются, и вижу я, что не те это женщины и плащи не те, покрой более современный и взгляд наглее, точно не они. Что надо, спрашивают и ребят своих окликают, тут до нас молодой человек, поговорите с ним. Ребята приближаются, крепкие, большие, похожие чем-то на тех, моих, чего тебе, спрашивают, ничего, говорю, ошибся и кинулся в другую сторону высматривать, где мои покупательницы. Искал, бегал — нет их.

Я ушел с рынка, бродил по городу, догонял каждый красный плащ, заглядывал в лица прохожим, только напрасно, все напрасно, испарились мои несчастные тетушки. Я вернулся домой, раскрыл окно и бросил купюры на улицу, летите, летите, только не улетели они от меня, все до одной подхватил порыв ветра и вернул в комнату и поднял к потолку. Я замер — так это было красиво, денежный дождь осыпал меня. Я закрыл окно, подбросил купюры еще и еще, а может, все обойдется, может, дадут лекарство, я собрал бумажки, перевязал ниткой и уложил в коробку из-под торта, все будет хорошо, сказал я вслух, обойдется. Вид коробки с деньгами совсем меня успокоил, я положил ее под голову и так уснул.

Но так было только в начале, только в самом начале я плакал над заболевшим мальчиком. Следующая бумажка ушла уже хорошо, ух, как хорошо, как по маслу, я и табличку прицепить не успел, как две девушки-спекулянточки уже протягивали мне деньги и прятали мою красавицу в набедренной сумочке, а я прятал голову за высоким воротником куртки и уходил к трамваю. Я купил десять долларов и быстро освоил десятку, уже смелее подходил к ларьку покупать жевательную резинку, потому что баксы возьмут всегда по хорошему курсу и сдадут рублями, а десятку и проверять-то не будут. Дома я раскладывал наменянные рубли — сотни к сотням, полтинники к полтинникам и то же с другими купюрами. Не чурался и трешек с рублями, собирал в пачки и подписывал: «Одна тысяча рублей», «5 тысяч», «10 000 рублей».

Со временем я стал все реже запускать свой станочек и уже совсем спрятал его далеко, так далеко, что в любую минуту достать мог. Прикупил себе дорогих вещей — золотую заколку, куртку из натуральной кожи и остроносые туфли по последней моде. Продукты я закупал только на рынке, но все равно моя коробочка была еще полна, из нее и убыло-то совсем чуть-чуть, а если бы мне стали нужны деньги, я знал, где спрятан станочек.

Скоро мне стало совсем скучно, и я начал все чаще вспоминать о моих спортивных ребятах. В кино крепкие бандиты вызывали у меня зубную боль, а телефонный шнур отсвечивал лезвием ножа. И однажды проснувшись, я понял, что сегодня улечу. Я принял ванну, побрился, надел новый костюм и, уложив вещи, поехал в аэропорт. Через два часа «Боинг» вырулил на взлетную полосу, остановился, подумав, взревел и бросился в небо. В середине «Боинга», в салоне бизнес-класса сидел я…

Они должны быть наказаны. Еще не знаю как, но какой смысл таскать коробки, дежурить на вокзалах, подкупать ментов, если они так просто могут войти с пистолетом в кармане и забрать все, что захотят, — об этом я уже говорил. У меня получится, я успею, убегу. А вечером самолетом в Ригу или еще куда. Надо подумать…

Следующий день, Москва, гостиница «Спорт»

Операция прошла быстро. Никто из проживающих ничего толком понять не успел. Почему этот странный парень выхватил пистолет? Кому крикнул «Стойте, уроды»? И удивительно быстро, легко, словно на показательной тренировке, парня повалили на пол невесть откуда взявшиеся детины. Заломили руки за спину и повели к выходу. Можно было подумать, что это съемки учебного фильма, если бы не отошедший в сторону бритый верзила, который достал мобильный телефон и произнес:

— Алло, товарищ майор, лейтенант Симанюк докладывает. Приняли тут одного… Представляете, набросился на нашего Доренко с пистолетом, шкатулку какую-то требовал. Ага, только мы собрались планерку проводить… По документам — Федор Стрельцов из Новосибирска. Да, везем уже. Так точно, товарищ майор, за свою доброту и страдаем.